1973.Рахманинов(к 100-летию со дня рождения).Б.В.Асафьев.Муз. жизнь.№6.

РАХМАНИНОВ

    Сказанное только что вовсе не означает, что рахманиновская музыка не живет в отрыве от исполнителя-автора. Ее лирические интонации с их весьма детализированной «гаммой пафоса встревоженного сердца» не могли не влиять на слушателей независимо от авторской интерпретации. Но все-таки, когда автор раскрывал интонационную действительность своей музыки, исполняя свои произведения, эмоциональный тонус этой музыки возвышался до великолепного ораторского пафоса. В плане русской поэтической культуры, я бы сказал, Рахманинов поднимался до блестящих контрастных образов державинских од — «искусства метания звуками» как выражения безмерного богатства откликов человеческого сердца на жизнь и как художественного «формования» игры страстей. Именно собственная музыка Рахманинова, особенно в ее образах, сопряженных с широко развитой формой русского фортепианного концерта, предоставляла его исполнительскому ораторскому воображению и мастерству широкое поле действия. «Львиный пианизм» Антона Рубинштейна нашел в лице Рахманинова умного и пламенного продолжателя.

    От нежнейших лирических воспеваний прекрасных мгновений жизни (знаменитые рахманиновские музыкальные «моменты статики» — долго длящегося созерцания, когда кажется, что музыка — словно остановившийся поток или чуть колышащаяся озерная гладь) до бурного рокота страстных волнующих «гамм» гнева, негодования, восторженного подъема, праздничного ликования, «звонов радости» и «сумрачных перезвонов», — то вздымает, то опускает, баюкая, эмоции слушателей композитор-пианист.

    И когда впоследствии Рахманинов стал выдающимся интерпретатором музыки не своей, музыки гениев фортепиано, в его трактовке сохранились те же замечательные свойства поэта-оратора. Для него каждое данное произведение прежде всего — живая ткань, разгадка интонационного содержания которой и составляет главную задачу исполнителя: это так же, как в жизни можно познать человека через эмоциональный строй и оттенки его голоса!

    Как ни великолепна была игра Рахманинова с точки зрения фортепианной виртуозной культуры, но самое волнующее в его пианизме это что-то, что и жизненнее и правдивее пианизма и что глубже наслаждения виртуозной стороной исполнительства. Рахманинов не пророк, не трибун, не проповедник: в своем искусстве ораторского пафоса он оставался в пределах созерцания, но так, что сквозь строгий надзор властителя-художника за своими выразительными средствами слушатель никогда не переставал ощущать трепетное, отзывчивое сердце чуткого русского композитора-лирика.

    Особенность глубоко жизненного обаяния рахманиновского пианизма в его песенной напевности и распевности. И этими же качествами насыщена его музыка, и в них глубокое своеобразие его фортепианной полифонии, полифонии узорчатой, напевной орнаментики, и, наконец, обаяние его ритмики, тесно связывающей мелодическое становление его музыки с тоничностью и смысловой акцентностью русской лирической поэзии.

    В Рахманинове-пианисте всегда присутствовала русская лирико-творческая стихия, хоть и скованная в своем проявлении высоким забронированным академическим мастерством, но хранящая образы безмерных родных далей, величавое раздолье русских пейзажей и «говор» и тишину лесов и полей. В лиризме своем Рахманинов показывал себя чутким слушателем русской природы: он равно умел слышать ее тишину и ее «зеленый шум» — голоса весны, зовы жизни, пробуждающейся и манящей из каменных тисков города и условностей света. Недаром в области кантаты композитор нашел возможность для новоромантической «музыкальной поэтики», и, в сущности, даже его симфонические поэмы пребывают в сфере «инструментальной кантатности», где все повествование ведется песенно, так же как Рахманинов-пианист кантатно-песенно формовал свои раздумья.

    Необходимо пояснить: когда идет речь о песенности, это не имеет здесь фольклорно-этнографического значения, что для Рахманинова не характерно. Под песенностью в данном аспекте разумеется особенное национальное качество русской лирики и, особенно, русской городской демократической мелодики, образовавшееся в течение прошлого века из сочетания различного рода «потоков» и представляющее собою органический комплекс именно русского современного мелоса, весьма отличный от общеевропейской «итальянщины» с ее чувственной окраской.

    Место, занимаемое музыкой Рахманинова в создании русской мелодийной культуры, основанной на правдивости интонационного содержания, весьма значительно, и тут он сближается с лучшими сторонами русского художественного реализма в литературе (Чехов), в оперном театре (как он создавался Мамонтовым), в драматическом театре (Станиславский) и даже в «мелодике» настроений русского музыкально-выразительного пейзажа той же эпохи (Левитан, Нестеров, Остроухов, а также Рылов).

    Мне хочется воссоздать художественно-творческий облик Рахманинова в его единстве. Поэтому в изложении моем неизбежно переплетаются композитор и пианист (должно бы прибавить еще: и превосходный дирижер, вскрывавший в своем исполнении ту же напевно-интонационную, глубоко реалистическую природу русской музыки: особенно памятной осталась трактовка «Пиковой дамы» Чайковского). Но мне и не хочется делить музыкально цельное явление, такое, как Рахманинов, на элементы, ибо его искусство выросло из эпохи борьбы за национально-народные свойства русского художества, борьбы как против безоглядно-подражательного западничества, так и против «варварского черносотенства», борьбы за художественную самостоятельность на основе общечеловеческой демократической культуры и просвещенства.

    Итак, столь славный в мире пианизм Рахманинова коренится в эпохе реалистического обновления русской лирики на основе борьбы за правду живой интонации. Поэтому-то Рахманинов-пианист — не только пианист в обычном словоупотреблении. Он в своем исполнительстве ораторски воплощает заветы эпохи, ознаменованной подъемом русского оперно-театрального художества (еще раз театр Саввы Мамонтова), лебедиными песнями Чехова, пламенной романтикой новелл писателя-трибуна Горького и юностью МХАТ, если вести его историю с исканий Станиславского, страстных и упорных. Пианизм Рахманинова возник в художественной культуре «сердца России» — Москвы и жил традициями глубоко национального фортепианного стиля.

    Если отвлечься от далекой практики старомосковского фортепианного музицирования, включая прадедушку Фильда, то выдающейся личностью совершенного музыканта был Николай Рубинштейн, гармонично сочетавший  в  себе  возможности  композитора,  мало проявившиеся, с выдающейся ролью дирижера-пропагандиста, тонкого пианиста и «деятельнейшего музыкального деятеля». И тем не менее историка современного русского пианизма надо начинать с рождения первого фортепианного концерта Чайковского, где великий композитор по-русски, в условиях интенсивно возраставшей общей московской художественной культуры, обобщив лучшие завоевания тогдашнего Запада, создал русский симфонический пианистический стиль.

    И вот, из огромного композиторского завоевания, чем является упомянутый фортепианный концерт, выросло художественное течение, составляющее главное, существенное свойство русско-московского пианизма, — его насыщенность творчеством, ощущениями творческого процесса и проявлением композиторской культуры, вопреки чистой виртуозности блестящего концертного стиля. Достаточно вспомнить Танеева и назвать славное имя «аристократа музыки» Скрябина.

    Русско-московский пианизм в выдающихся своих проявлениях стал сферой русского музыкально-симфонического мышления, и мощным аккордом в этом развитии звучал творческий пианизм Рахманинова. Отсюда вытекают его своеобразие и его поразительные качества всепокоряющей жизнеспособности, сочетания пламенности и суровости, вдохновенной импровизационности и академически величавого спокойствия и дисциплины, тишины и статики созерцания и бурных порывов радости, трагического пафоса скорби и праздничной, триумфальной поступи. Во всем и всюду — великий, чуткий сердцем русский музыкант!

    Многие годы прожил Рахманинов за границей. И казалось порой, что уже порвались нити, связывающие его с Россией. На деле оказалось не так. В грозную для родной земли годину войны в душе композитора ярко зажглось пламя патриотических чувств. Он устремил сердце свое навстречу героическим делам и дням Красной Армии и всей Советской страны.

    Воля к жизни и радости вновь привела Рахманинова к Родине, и Родина сохранит его образ поэта музыки и даст его творчеству долгую и прекрасную жизнь в памяти великого народа.